Безымянный
За что, за что, за что?
Всю ночь проворочался в глубине улиц, плевался, курил, смотрел чёрно-белое кино, в котором из белого — только отблеск луны в луже, падал на колени, спрашивал, согревал пальцы. К утру доплыл до кровати, фонари уже не горят, а солнце только начинает, мысли, слова спутались, дуки ррожат, спать страшно, тихонько урчат кишки комнаты — это шевелятся его губы. Зачто… Простыни из одежды закручены гигантской центрифугой, он и сам скручен, поедая собственный хвост, томясь от желания, глупости, рока судьбы. Штанина равнодушно обвивает плечо, греческую шею — жажда ещё не успела забрать красоту до конца. Холодно, жарко, беспомощно, всё существо изнывает и трещит, будто из него вырывают хребет.
Куда правильнее спросить “что за..?”, но для этого нужна уверенность, твёрдые ступни, чтобы как следует ими стукнуть, кулак, зубы, готовые разрывать кожу других. Он — само обаяние. Подойди к любому дилеру города: Душка. Ты, говорят они, обнажая зловонную плесень на дёснах, просто прелесть. Тонкая кожа плотно стягивает кости, швы с золотой ниточкой: разве такую захочется грызть? Соломенный ворох волос, орлиный нос, в котором они свиты в гнездо, лысая и неправильная, как пробка из-под вина, голова. Платит всегда вовремя, глаза по-собачьи преданные, впавшие так глубоко, что вот-вот образуют дыру. Но гиены всё проверяют, издеваются, показывают, что в затеянной ими игре он — только расходный материал: знаешь, на этой неделе ничего не предвидится — и прячет засаленную ладонь в туго набитый карман. Уходи.
На кровати усталость берёт своё. Он опускает шторки век, ресничка за ресничкой привязывая всю бахрому к подушке, в процессе отрывается, и летит непонятно куда: в потолок, кошмар, детство, под землю, опять к люстре, летит с облегчением. Отовсюду ненужный, маячит вокруг сферы вселенной, в конвульсиях льнёт к Урану — пот на висках замораживается и шипит. За что? Завтра торговец передумает, пожалеет его, сотворив человеческую отбивную, заново отсчитает свой ход: люблю, когда ты послушный. Завтра жаждущий снова останется при своём, не в силах изменить ни решение, ни химический состав окислившегося тела, приползёт в глубину улиц: тонкий, измученный, безымянный. Даже близкий к смерти, ко сну, к полному расщеплению, он заботливо подставляет змее кратеры внутренней стороны рук. Ни за что, шипит она, понемногу сползая с кончика иглы, ни-за-что.
Очарование бродячего под звёздами скелета, очарование киноленты, в которой из белого — только выбитый зуб, только ребро, извлечённое и проданное ради смертельного яблочка.