Вверх тормашками

Уволили Фёдора самым что ни на есть обидным и унизительным для него образом — по-тихому. Вся операция прошла удивительно быстро (прошла на цыпочках по всему офису и умудрилась не задеть даже самых тяжеловесных его постояльцев). Так вот, закончилось тем, что Федя был уволен, хотя сам об этом не догадывался. И проходил на работу еще дня три-четыре: сортировал картонные папки, создавая для каждой аналог в электронном виде, пил горький американо с молоком и ел самодельные колбасные сандвичи, изредка писал какие-то отчёты, и даже успел состряпать жалобу на то, что кофемашина давно непригодна к применению. Так бы продолжалось и дальше, но, к счастью для всех, отделу кадров окончательно надоели ароматы дешевой колбасы, тем более от чужака. Набрав в лёгкие побольше воздуха, будто собираясь нырнуть, бойкая, совсем юная Оксана Олеговна, мягко подошла к Фёдору Николаевичу, так и выдохнув всё тепло ему в ухо:

— Это вы непригодны, Фёдор.

Жена Фёдора — пышная черноволосая учительница с густо накрашенными глазами и массивной золотой цепочкой на груди — давно изменяла мужу, а потому всегда слушала его изваяния до конца, реагируя так, как обычно мы поступаем с незнакомцами — уважительно, но несколько безразлично. Даже сейчас, когда Ф.Н. всё больше углублялся в мир фантазий, где он — современный революционер, гордый офисный мятежник, герой, который боролся за права всех в компании (правда, за какие именно права Федя не уточнял), и из-за этого так устал, что ушел, не стал на колени, не сломался, а просто ушел по своей воле, подальше от неподатливой руки вышестоящего — в общем, отлично понимая, что это враньё, Ольга со всем соглашалась, сочувствуя и нежно кивая головой. Такая излишняя говорливость, постоянное несоответствие слов её мужа с действительностью, не только не раздражали женщину, но были почти что единственной причиной, почему она до сих пор не подала на развод. “Представляешь, ласточка моя, красавица, худышка..!” — задыхаясь, начинал он. “Твоя мудрость безгранична как ночь, как темнота, как эти роскошные густые косы!” — восхищался Фёдор своими же речами, замечая её кивки, и проводил рукой по жиденькому, недавно выстриженному каре избранницы.

Сидеть дома оказалось не так сложно, как Ф.Н. предполагал вначале, а через месяц-другой он и вовсе стал получать от этого несравнимое удовольствие. День за днём мужчина терялся в расслаблении, а те часы, которые оставались свободными, тратил на то, чтобы как следует отдохнуть от предыдущего отдыха. Он просыпался только к обеду, когда Ольга приходила со школы и накрывала на стол. В сытости любил размышлять о высоком и даже специально прочитал Библию, после чего напрочь забыл, что родился неверующим, и некоторое время молился перед едой. Думал, конечно, и о нашем, земном, например о разных передачах, которые любому покажутся глупыми, но едва начинаешь их смотреть — не находишь сил остановиться (Федя и сам уже не находил). Задавался вопросами о деньгах и всё силился сообразить, почему кислый “лимон” лучше сладкой “капусты”, если в жизни всё наоборот? Он выдумывал шахматные наборы, в которых рядом с пышногривым торсом коня лежит ушастая голова слона, воображал мир, где люди вдруг перевернулись и ходят вверх тормашками, мечтал о том, чтобы снова стать двадцатилетним, сохранив при этом нынешнюю память, и, наконец, представлял к кому убегает его жена по ночам. Часто, не спеша прогуливаясь по слабо освещённой улице (чтобы совсем не облениться), Ф.Н. сочинял стихи, но, нужно заметить, с каждым новоиспечённым гордился ими всё меньше, хотя и продолжал упорно закрывать глаза на то, что лирический герой всех поэм — он сам.

Бросили Фёдора самым что ни на есть обидным и унизительным для него образом — со скандалом. Вся операция тянулась удивительно медленно (тянулась не только между парой и любовником Ольги, но и в сплетнях соседей, даже тех, кого Ф.Н. не знал лично). Так вот, закончилось тем, что Федя стал “иждивенцем”, хотя сам об этом догадался не сразу. И ещё месяца три-четыре пролежал на диване.

После того как бывшая жена вместе с последней свою вещью, забрала и последний одобрительно-наплевательский кивок, мужчина испугался, мигом придумав и записав (на всякий случай) историю о том, каким хорошим партнёром он был — внимательным, сильным, трудящимся. И что ни словом, ни действием не заслужил плохого отношения и таких серьёзных сцен. Но читать эти байки было некому, а от своей компании Фёдор окончательно устал.

Теперь, по крайней мере на время нашей дружбы, Ф.Н. — честный, независимый мужчина, который впервые в жизни чувствует и ведёт себя почти так, как полагается зрелому человеку. Он избавился от плохих стихов и мыслей о собственной феноменальности (а вместе с тем — непогрешимости), и рассказал мне эту историю (чтобы наверняка оставить её в прошлом) именно в таких деталях, каких она ему запомнилась, нашел работу по силам и очень ею дорожит — в нашем офисе помимо отменной кофемашины, существует целый коллектив людей, которые не против колбасных сандвичей. С Ольгой Фёдор больше не общается. Но только не от злобы, как можно моментально решить, а лишь потому, что говорить им больше не о чем — связь между этими двумя существовала исключительно в том мире, где все разгуливают вверх тормашками.