Из ума...

Из ума обычно выпрыгивают быстро, как из аварийной машины — нет, нет, на этом ехать опасно — Маша же становилась безумной постепенно, от понедельника к пятнице, будто спешить ей было некуда. Ну а к субботе она просыпалась полностью сумасшедшей.

Переход этот, плавный и мягкий, как плавленный сырок в цветастой упаковке, почти не улавливался глазом. Было похоже, что женщина просто устала, утомилась в круговороте будней, что вообще-то свойственно всем, кто работает допоздна. Богдан такой информацией не владел, да и вообще, даже собственным телом научился владеть только недавно — а сейчас, класс, мы посмотрим, как правильно завязать шнурки — зато был внимательным, не уступая, а то и превосходя в этом любого мальчика в возрасте семи лет. Он отчётливо помнил последние слова отца, когда в том только зарождалась идея покинуть семью: “Да ты же ненормальная, и сына нашего таким сделаешь!” Помнил и то, как через месяц папа хлопнул дверью, вынося тоненький телевизор — а Богдану так хотелось, чтобы забрали его, но разве может один ребёнок соревноваться с тысячей таких же на экране? — и больше не вернулся. Даже не поцеловал на прощание. Позднее по радио первоклассник услышал, что когда сходишь с ума, это называется “широфрензия” (помехи сковали голос диктора в большие наручники шумов). И самое печальное то, что человек начинает жить в своих фантазиях, но сам этого не осознаёт. Тогда его достают из фантазий, и сажают в специальный дом с белыми стенами. Лечение временем не ограничено, а потому есть шанс, что душевнобольные никогда не выйдут на волю. Богдан боялся, что маму могут забрать.

Неделя за неделей пролетали размеренно и несколько тускло. Маша отводила мальчика в школу, а сама шла в кафе напротив, где работала поваром. После занятий первоклассник заходил к ней — ему разрешали сидеть на кухне, вдобавок выделив отдельный столик с карандашами и бумагой, чтобы тот делал домашнее. Вокруг гудели люди в кристально чистых шапочках, воздух насыщался ароматами сырой и приготовленной рыбы, набитых клубникой пирогов со сливками, жаренной картошки. Рекой вытекал из специальной машины кофе. Официанты суетились, и всё тыкали в крохотное окошко новые заказы, посудомойщики в перчатках до локтей жаловались на тех, кто не доедает, или излишне размазывает блюдо по тарелке. Когда последний посетитель уходил, чаще всего это случалось часам к девяти, Маша собирала сыну бутерброд из обрезков сёмги и сыра. Потом они пешком возвращались домой, не проронив по дороге ни слова. Укладывая Богдана спать, мама всегда плакала. Сначала плакала без слёз — ты такой же трудолюбивый как твой папа, малыш, — иногда даже с улыбкой. Но выходные приближались (а раньше они столько всего делали вместе! и рыбалка, и поход за грибами, и семейное кино на плоском телевизоре), вместе с тем приближая взрыв её чувств. В субботу мальчик ночевал у друга — какой-то ты стал молчаливый — а в воскресенье, стоило ему вернуться, неизменно находил Машу, роющуюся в старых фотоальбомах. Говорила она несвязно, но много, нос почему-то краснел (Богдан думал, что от стыда), лицо становилось одутловатым.
— Он ещё вернётся, обязательно. Поцелует тебя в лоб, меня тоже. Представляешь?
Сын представлял, что наверное, так и выглядит широфрензик. С нетерпением он ждал следующего дня, безопасного, реального. Когда мама осознает, что они остались вдвоём, а лицо её сдуется и обмякнет. Однажды, во время праздничного похода в церковь, Богдан спросил:
— Как думаешь, душа способна заболеть?
— Наш отец Господь позаботится о нас, малыш. Нужно только поверить. — Маша сложила руки в молитве, а первоклассник вспыхнул красным, и обида подступила к глазам. Было понятно, что это очередная иллюзия: разве станет здоровый человек любить того, кто заставляет его страдать? Или все папы ведут себя одинаково?

Богдан смутно догадывался, что нет.

Через год Алексей Иванович всё-таки объявился — с букетом цветов, новой техникой, и пилюлей раскаяния, которая вмиг привела Машу в порядок. Но было поздно — теперь глубоко заболел малыш. От поцелуев и ласк он уворачивался, за свой столик в кафе садиться больше не хотел, а злосчастный телевизор разбил молотком, найденным в отцовской сумке с инструментами.