Мошки

— У вас редкая форма парома — подытожил голубой Ящер в очках. — А ещё синдром галлюцинирующего уха.

— Что?
— Паранойя и слуховые галлюцинации, вот что. Помимо прочего, болезнь поразила правый глаз. Закройте его на минутку.
Роман послушно прислонил к глазу ладонь. Доктор напротив сидел как ни в чём не бывало — небритый, с галстуком и бабочкой цвета неба, в очках.
— И что мне с этим делать, док?
— Пить дальше. А ещё можете носить повязку, знаете, как у пиратов.
— Таблетки пить или ром? Всё-таки, образ новый, придётся его поддерживать.
— Я говорю жить. Просто живите как и раньше, постарайтесь расслабиться. Пока что другого лечения не придумали. Хотя есть разные экспериментальные методики — с ними разберёмся потом, если заметим удушения.
— Я задохнусь? — Рома окончательно напугался, и капелька пота в виде фараонова муравья пробежалась по его лицу.
— Нет. Но возможны ухудшения. До связи!

Парень смахнул муравья на пол, а тот только весело пискнул, убираясь в щёлку под столом, где тут же обнаружил несколько хлебных крошек. Ящер вежливо открыл дверь, лёгким движением поправляя бабочку — она нехотя мотала усиками и завистливо поглядывала под стол.

Образований у Романа было два: юридическое и злокачественное. Оба юноша считал бессмысленными, и оба прочно укоренились в его мозгу. Умение составлять локальные акты и заключения навсегда отпечаталось в левом полушарии, неумение воспринимать действительность — выросло в правом. Болезнь не поддавалась объяснению и более того, умела подстраиваться под вкусы врача.

— Да у вас тут рожок мороженого! — говорил первый, разглядывая снимок. — А вот эти затемнения точно молотые фисташки, так и хочется положить парочку в рот.
— Похоже на доску для скейта — почёсывал подбородок второй. — Гладенькая, тоненькая, загляденье.
— Это лилия! — не могла сдержаться любопытная медсестра.

Чем только опухоль не прикидывалась и как только не изгалялась. Проходило время, и конкретные понятия, вроде шариков для пинг понга или фруктовых леденцов, заменились абстрактными. Доктора заглядывали в мозг Романа как в книгу — они видели любовь, предательство, секс, усталость. Некоторые плакали. Особо впечатлительные утверждали, что в глубине образования сидит Бог. Другим казалось, что они заметили там хомячка.
В общем, дело двигалось медленно и непонятно куда. Было решено отправить больного к психиатру, чтобы разобраться не с причиной, но хотя бы с последствиями хвори. Ну а Ящер, как уже известно, посоветовал Роме стать пиратом.

В ушах гудело. День и правда выдался тяжелым — последняя надежда на излечение обернулась в ночь, совсем не желая наступления рассвета. Звёзды скакали по небу, как школьницы во время переменки, кометы грустно поджимали хвосты. Роман возвращался домой — маленькую съёмную квартиру далеко от центра. На улице пахло не то корицей, не то печёными яблоками, что само по себе немного удивляло — этот район славился скорее зловонием, чем прекрасными весенними ароматами. У фонарей важно летали всякие мошки, одетые во фраки и коктейльные платья. Самой нарядной оказалась серая бабочка с бархатной спинкой. Все остальные хлопали и быстро махали крыльями, завидев её пышную, почти королевскую мантию. Одна мошка, самая молодая, опьянела от восторга настолько, что забыла о всяких манерах, и залетела юноше в ухо — теперь помимо гудения, там ещё и жужжало.

Ориентируясь на запах, Рома вышел в просторный парк. Он заметил, что деревья уже уснули, поэтому дальше продвигался на цыпочках. Издалека к нему приближалось крупное, небрежное словно клякса, пятно. С каждым метром пятно становилось ближе, и наконец, в нём безошибочно различался человек, а вернее сказать — женщина, причём достаточно симпатичная. В руках незнакомка тащила коляску с большим яблочным пирогом. Её алые губы и не по погоде надетая шуба из белых перьев, тут же смутили парня — цыпочки разбежались кто куда.

— Что это? — рассмеялась она, провожая их взглядом.
— Я не хотел разозлить деревья. — Щёки Романа заполнились красным снизу вверх, будто бокалы, в которые наливают вино. Он вопросительно показал на тележку.
— Шарлотка. Это уже сто пятая. Пеку для конкурса гигантских пирогов, но всё никак не могу определиться с количеством начинки. А вы случайно не повар?
— Нет, юрист.
— И что делают юмористы?
— Не знаю.
— Значит попробуете кусочек?
Девушка нагнулась и почесала блюду брюшко — оно мигом подставило ещё и голову, послушно распавшись на тридцать два ровных ломтика. Тогда Роман сказал, что никогда не ест с рук первых встречных, и Анна представилась, вкладывая пирог в его собственную ладонь. Мелкие кудряшки девицы лихо пружинили от всего, к чему прикасались, а перья бестактно подёргивались на ветру.
— Ну как?
Парень широко открыл рот, из вежливости засунув туда побольше. Тёплые пары воздуха вперемешку с корицей змейками заползли в ноздри. Язык очумел от возбуждения — рецепторы напряглись, моментально перенапрягаясь и приходя в шок. Тесто облепило зубы клейкой массой, а уже проглоченное комом застревало в горле. В желудке яблоки набухали и раскрывались, больно ударяясь о его стенки.
— Полная жжуть. — Рома в жизни не кусал ничего более мерзкого.
— Что вы жужжите?
— Простите, этим вечером у меня мошка в ухе. Вкусно! Жутко, но вкусно, стоит только переждать боль.
— Ох, я так рада. Думаете, есть шанс?
— Нет, есть я больше никогда не думаю.
Анна потрепала героя за короткие, бритые «ёжиком» волосы, и оставила свой номер. А потом шаг за шагом удалялась до тех пор, пока снова не превратилась в крупное, небрежное словно клякса, пятно. Роман неохотно пересёк парк и поскорее побежал домой полоскать рот.

В пещере было темно и прохладно. В углу каменного отвеса, где раньше стояли часы, образовался золотой ручей. Минуты капали на пол причудливыми самородками и стекали под журнальный столик. Холодильник мягко шумел. Юноша подошел к кровати, и щёлкнул переключателем, зажигая свет: белые простыни давно отсырели и съёжились, подушки чихали пылью. Он порылся в сундуке, разбрасывая вокруг себя карты, выполненные на папирусе, утончённые украшения из серебра и платины, походные дневники, нашлись даже пара дубин и разбитый кокос. В самом глубоком, а потому почти что в секретном отделении, Рома увидел красный крест.

«Настоящее сокровище!» — думал он про находку, попутно пиная инкрустированную перламутром диадему. Крест благодарно улыбнулся и начал выплёвывать всё, что раньше с такой жадностью проглотил: круглые, как монеты, таблетки, прозрачные пилюли с шариками внутри, бинты, шприцы, пакетики сахара, охапкой унесённые из кафе, чтобы хоть как-то оправдать стоимость заказа. Главными, конечно, здесь были бинт, отчего-то розовый, с крохотными блестящими звёздочками по краям, и пластырь — обычный медицинский рулон, в меру толстый и не в меру скучный. Повязка долго ждать не заставила, и, более того, очень обрадовала Рому. Сам он выглядел скорее как слепая девочка, нежели отважный пират, зато пещера вернула квартиру в целости и сохранности: в комнате было светло и прохладно. В углу с часами, где раньше находился каменный отвес, не происходило ничего примечательного. Минуты, выстроенные в шеренгу, отсчитывали ровный ритм своих же шагов, журнальный столик просто стоял.

«Прекрггграсно» — повторял парень, наливая в горло жидкость для полоскания, и приподнимая голову. «Чююудно.»

Всю неделю Романа почти ничего не беспокоило, и она вполне могла сойти за «нормальные» будни. Юноша вдруг почувствовал себя активнее, хотя и продолжал вести обычную для ленивца жизнь, состоящую, в основном, из двух занятий: еды и сна. Повязка, закрывающая правый глаз, потихоньку стала привычной, даже к любопытствующим незнакомцам Рома относился спокойно. На ночь, ясное дело, сооружение приходилось снимать — направленная внутрь, болезнь одаривала спящего сказочными видениями и небывалыми до наших пор мирами. А ещё это просто неудобно, особенно когда любишь сопеть лицом в подушку.

Всё закончилось в следующий понедельник, и тогда же началось ничего. Конкурс гигантских пирогов, сокращённо КонГиПир, проходил на центральной площади города, сокращённо ЦенПлоГор. То, что Роман приглашен, он понял по тому, что номер, который оставила девушка, был номером её выступления — 000 0000 00 008, но никак не телефонным. Собралось много людей. Ярмарочные палатки, построенные в стиле пряничных домиков, наполнились мёдом, цветами и канистрами с глинтвейном. Дети играли в догонялки, распихивая всех, кто стоял у них на пути. Распихнутые громко ругались, а те из них, у кого уже был глинтвейн, только расплывались в бессильных зубастых ухмылках. В целом, атмосфера царила добродушная. Сильно пахло корицей, из-за чего к горлу подступала тошнота. Зрители фотографировались у пустой сцены: её не успели построить вовремя, и потому на заднем плане всех снимков были заметны бугорки чёрных спин рабочих. Звучные удары молотом, эта воскресная, от слова «понедельник», болтовня тех, кто взял выходной, ребяческий шум и гам, музыка, у каждого ларька своя, пение озабоченных птиц — ужасная какофония неожиданно приятно зудела в ушах. Облизывала их, причмокивая.

— Добро пожаловать на КонГиПир! — К микрофону добрался изрядно постаревший и обусатившийся Вилли Вонка. Рома проверил, на месте ли повязка — та была где положено. Надутые розовые щёчки, торчащие из-под высокого синего цилиндра вместо остального лица, объяснили правила конкурса, и принесли извинения за рабочих — к пятому выступлению сцену обещали доделать.
— Победителя выберем вместе, — заключил Вонка, жестом приглашая к себе первую участницу — ну а приз — новенькая духовая печь, огромная, как и ваши прелестные булочки,.. то-есть, пироги,.. конечно они. Начнём-с!
Женщина, выкатившая круглую и аппетитную, как сегодняшнее солнце, ватрушку, была уже немолода. А потому не только не обиделась на такую оговорку старика, но и обрадовалась ей. Из кармашка на груди она достала, очень изящно и не спеша, кружевной платочек. Публика захлопала в предвкушении. Где-то снизу продолжали колотить молоты.

— Творожная, дорожная, традиционная! — затараторил ведущий так слащаво, как только мог, от своего рафинированного, всегда распахнутого вкусному, сердца.
Женщина замахала платочком прямо у ватрушки, так, будто она прощается со старым любимым. Две манерные, могучие руки пытались создать ветерок: по площади медленно разносился густой запах ванильного сахара и хорошо взбитой творожной массы. Дети подпрыгивали, чтобы им досталось хоть что-то, взрослые закрывали глаза, принюхиваясь. Потом было ещё шестеро выступающих и шестеро платочков: бумажный, вышитый крестиком, чёрный, льняной, прозрачный, грязный. Все служили одной цели, а именно — прославлять гигантские пироги хозяек: штрудель, бисквит, две кулебяки, шарлотку, эчпочмак. Воздух насытился настолько, что решили сделать перерыв. Вонка — довольный, уставший — тайно спрятал кусочек эчпочмака в цилиндр. «Вотпрямтак!» — приговаривал он, задорно высовывая язык.

Роман к этому времени успел не хило разозлиться и подогреть своё раздражение — гадость, которую его заставила съесть Анна, нужно было нюхать, а не жевать! Высматривая её только одним глазом, он понимал, что шансы на успех тоже уменьшаются вдвое. Но и здесь повезло: знакомая перьевая шуба показалась за деревом в самом начале площади. Грозно подбежав к ней, Рома забыл о своём недавнем желании купить мёду, и решил, что ЦенПлоГора с него достаточно.

— Вам правда не жарко? — обида, вложенная в эти слова, больно ударила сидящую в спину, но парень этого не заметил. Она обернулась. Поблекшая, грустная, Анна плакала.
— Что с вами?
— Ты же помнишь мою шарлотку, да? С корицей. Какая-то красотка вышла с такой же до меня, а одинаковые пироги приносить нельзя. Я сделала сто пять штук, пока добилась результата. Пришлось от него избавиться.
— А зачем дала мне на пробу?
— Потому что хотела узнать, нравлюсь ли. Для чего ты заклеил глаз?
Как часто бывает после долгих рыданий, девушка захихикала.
— Мы же почти не знакомы, как ты можешь мне понравиться?
Сегодня Аня выглядела совершенно иначе, нежели в первый раз. Бесцветные мягкие губы, полные ноги, быстро расширяющиеся к бёдрам, ленивые и неподвижные кудряшки, разбалованные весенним теплом.
— Сними эту повязку для новорожденных, как она называется? Стар-бинт?
— Ага, — Рома смущённо улыбнулся, и маленькая розовая звёздочка отпечаталась под его бровью.
— Она словно прячет тебя от реального сыра. Ты как мышка, которая боится выйти из норки, а норка как раз там — под бинтом.
— Реального чего?
— Мира.
— Мне посоветовал её врач, лекарь души, как говорится. И это приспособление, наоборот, уберегает от лишних фантазий.
— Калекарь! — отозвалась Анна, пародируя, окончательно позволив себе смех и веселье. — Мы встретились без неё, и без неё сейчас погуляем. А потом как хочешь.
Юноша вздохнул. «Только привык», — томно подумал он, мысленно сопротивляясь и давая всяческий отпор. Но соблазн сдаться был велик, даже по-странному желателен, и Рома, сам не понимая почему, снял повязку. Что-то невыносимо приятное и лёгкое потянулось у него в животе, пробуждаясь, что-то светлое заструилось в душе тысячей морских волн, а потом перевернулось, кувыркнулось, запело. Любое напряжение было снято, неудовлетворения — забыты.

Перерыв кончился и со сцены вновь доносился голос ведущего. Искали номер «008». Толпа шумела, что должно быть, сейчас вынесут два бублика, под стать восьмёрке. Но, так как девушки не обнаружилось, все переключились на следующую рукодельницу, девятую. Повсюду разнёсся аромат ливера, завёрнутого в слоёное тесто, как в одеяло. Собаки становились на задние лапы, облизываясь. Воробьи, резво воруя крошки, прятали добычу в зелёную листву.
— Прости за спину, — сочувственно сказал Роман, взяв Анину руку и сжав её покрепче.

— Алло. Кто говорит?
— Слон.
— Это вы, док?
— Звоню узнать, как там ваши дела. Вы не приходили на консультации больше полугода. Галлюцинации ещё есть?
— Не знаю. Я влюбился.
— Ох! Ах! В вашем случае это очень плохо, может быть обострение.
— Зато я счастлив. Кричите, пожалуйста, тише. И ради бога, не суйте язык так глубоко в трубку, мне щекотно.
— О чём это вы?
— Ваш язык.
— Вот об этом я и кричу! У вас в мозгу — непонятно что, а любовь это только усиливает, откусывая от подлинного мира по кусочку. Так, так, уже живёте вместе? Сколько обычно длится ваша влюблённость?
— Живём. Со мной такое впервые.
— Значит ненадолго, хорошо.
— Что?
— Приходите потом ко мне. Больница заключила сделку с одной организацией. Не помню названия, но их девиз: «Зажигаем сердца и воспламеняем мозг», как раз то, что нужно. А девушка эта вас использует!
— Это ещё почему?
— Рядом она чувствует себя более особенной, чем есть на самом деле. Всё из-за вашей впечатлительности.
— Но ведь так во всех отношениях?
— Нет, куда чаще люди унижают друг друга. Поэто…
— До свидания, док.
— Пока.

Эти полгода и правда прошли невероятно. А так как все счастливые семьи похожи друг на друга, то и смысла описывать конкретный случай, спасибо Льву Толстому, нет. С лица Анны не сходила улыбка, с круглой рожицы Ромы — следы поцелуев. Каждый день пара проводила по-своему, то сутки напролёт гуляючи в парке, то оставаясь в приветливом лоне постели. Летом они вместе поехали за город, ближе к дикой природе, и вдоволь накупались в чистой, словно зеркало, реке. Роман называл избранницу русалкой, а та, подгибая мощный зелёный хвост, отвечала, что больше похожа на сирену. Солнце властно и безжалостно пекло, выжигая местную траву и листья, таким образом приближая осень. Настенный отрывной календарь совсем исхудал, издавая последние всхлипы. В октябре юноша переехал к девушке — её квартира была гораздо просторнее и чище. А в ноябре он понял, что эти лохматые чудовища, выползающие ночью из-под кровати, те самые, которых он ошибочно, и во многом благодаря болезни, принимал за лесных духов, привезённых ими из деревни, на самом деле — Анины кошки. Дело близилось к зиме, количество кошек — к цифре пять.

— Как ты могла не сказать мне раньше? — впервые после того случая на конкурсе, Рома разозлился. Его лицо побагровело, прогоняя со щёк отпечатки алой помады. Комната, прежде такая пустая, непроглядно заросла шерстью.
— А ты умудрился не заметить пятеро живых существ, умник!
— Сама настояла, чтобы я снял бинт с глаза. Чего ещё я не вижу?

Анна промолчала. Вскоре, разумеется, пара помирилась. Но горький привкус разговора пропадать не хотел: он подмешивался в еду и напитки, чистый воздух и сигаретный дым, проникал в самые узкие и хорошо замаскированные щели сознания настолько ловко, что казалось, будто небольшая недосказанность выросла, и отравила всё вокруг.

Отныне, не желая быть обманутым, Роман смастерил ещё одну повязку, и стал носить её по пять минут в день. Иногда ночью. Разглядывая спящее тело своей возлюбленной, он абсолютно запутался, не умея теперь отличать правое от левого, руку от ноги, реальность от вымысла. Влюблённость переросла в подозрительность. Вороновым крылом по спальне расстилалась темнота, редкие проблески света в моменты, когда за окном проезжала машина, — маячили голубиными. Отвратительное мяуканье мешало заснуть. Ножки кресел стонали: расцарапанные, иссохшие. Аня сразу обратила внимание на то, что её партнёр переменился. Комплиментов стало меньше, а вот претензии росли снежным комом — каждая несчастная семья, спасибо Льву Толстому, несчастлива по-своему. Она — девушка — решила, что у юноши появился кто-то другой, и от обиды чаще задерживалась на работе.

Однажды, как раз когда дом пустовал, Рома окончательно вышел из себя — кошки съели кольцо, которое он ещё летом задумал подарить Анне. Капелька пота в виде фараонова муравья, пробежавшись по его спине, упала на пол. На движение откликнулся «британец» по кличке Шеф, и тут же её слизнул — муравей только беспомощно дёрнул лапкой на прощание. «Жирный тупой обжора!» — крикнул парень, метнув в кота клетчатым тапком. Тот недолго думая, набросился и на тапок, широко открыв пасть, но жевать резиновую подошву было, как минимум, неудобно. Тогда Роман пошел к сундуку, который заботливо перевёз со своей прошлой квартиры. Вновь раскидав по комнате весь хлам там хранившийся, как то разная макулатура или разбитый кокос, он достал маленький прямоугольный объект серого цвета — не иначе как ластик. Лесные духи охотно собирались на грядущее представление: некоторые приносили сырный попкорн, другие обходились игрушечными мышами, пришитыми к брелковым колечкам.

Что было дальше не помнит никто, а если и так — точно желали бы позабыть. Всё произошло быстро. Шаг, второй шаг. Роман прицеливается, Шеф сверкает глазами, напоминающими перевёрнутые полумесяцы, попятившись назад. И то ли это был настоящий приступ садизма и зоофобии, то ли опухоль парня научилась не только создавать образы, показывая их ему, но и реально менять жизнь, в общем, что бы не случилось этим сырым, дождливым вечером — британец остался без хвоста. Ну а Рома остался уверен, что просто стёр его ластиком. Кошки сильно перепугались, тех, кто наелся попкорна, стошнило. Шеф всё время жалобно мурлыкал, вибрируя, как умеют только представители его вида, — изнутри.

Ночью юноше совершенно не к месту приснилась турецкая деревня: оттенка слоновой кости домики с рыжей крышей, темноволосые танцовщицы в плотных чадрах, сладкий запах кальяна. Он сидел на чёрном, расшитом золотыми нитями, ковре, и ел сочную дыню. С уголков губ падала на распушенный ворс медовая мякоть, с уголков глаз ручейками струились слёзы.

Когда Роман проснулся, он увидел, что вернувшая с работы Аня тоже плачет.
— Ты меня использовала! — прошипел парень гремучей змеёй, подскакивая, чтобы собрать вещи. — Никакие мы не особенные, ясно?

Белоснежное здание фирмы, название которой Роман благополучно забыл, пока сюда добирался, выглядело ещё больше, стоя на таком же белом снегу. Здесь не было ничего, за что мог бы зацепиться глаз — стальные широкие окна выходили на противоположную сторону, переходы между этажами отсутствовали, а крыша оказалась такой такой же плоской, как большинство девочек в пятом классе. Рядом не росло ни единого дерева, и только крошечный, сверкающий полумесяц виднелся за линией горизонта напряженным кошкиным глазом. Такси поспешило убраться, и вдалеке стало неразличимым с плохо прожаренным блинчиком — как обычно зимой, солнце копило силы, но не тратило их.

Навстречу парню вышел строгого вида мужчина с блестящей лысиной, которую от мороза подальше завернули в шерстяной шарф. Рома тут же подумал про фалафель, а затем о том, что немного проголодался.
— Хотите перекусить? — После рукопожатия в ладошке юноши обнаружилась конфетка. — Не стесняйтесь, все вспоминают еду, когда встречают меня. Аномалия и только. Я вас провожу.

Дверь внутрь, хотя и была тем, что называют «чёрным ходом», тоже красовалась перед входящими своей исключительной белизной. Коридор, ведущий в главный холл, землянистой кишкой соединялся не только с нулевым, но и минус первым, и минус вторым этажами. Пустые стены навивали тоску. Рома не был до конца уверен, приехал он в какой-то медицинский центр, или же секретную базу правительства.
— У нас нет практически ничего, что могло бы заставить вас фантазировать. На это и расчёт. Могу поспорить, вы и слова мои слышите без утех.
— Не совсем.
— Это я специально так шучу. Без помех.
Они дошли до холла, на удивление не особо просторного, с шахматной плиткой на полу и кожаными диванами по углам. А там вызвали лифт, и чёрный от перчатки палец лысого нажал на кнопку «+1» пятнадцать раз.
— Старая, но качественная технология, — пояснил он.

Пятнадцатый этаж мало чем отличался от нулевого: все те же шахматные узоры, диваны, прозрачные кулеры с подозрительно мутной водой, кишкообразные коридоры с высокими потолками и множество одинаковых дверей. Людей не было вообще, как и звуков. Рома не слышал даже собственное дыхание, хотя всё ещё отчётливо различал равномерные вдохи мужчины. Остановилась пара у номера сто пятьдесят восемь. Лысый учтиво постучал в дверь, разматывая свой шарф. А когда оттуда выглянула головка по-деловому одетой девушки, вежливо попрощался и ушел.
— Мы вас ждали! — приветственно выпалила девушка. — Ваш психиатр нам всё рассказал.
За её спиной открывалась аккуратная комнатка. На креслах сидела пара мужчин в белых халатах и очках с толстыми стёклами. В центре стоял аппарат аналогичный томографу, за тем исключением, что из этого торчали всякие дополнительные металлические клешни. В руках один из докторов держал баночку с ярким шаром внутри, но увидев Рому, мгновенно её отставил.

— Жалуйтесь, — сказал он.
И парень, сам того не ожидая, начал жаловаться. На редкую форму паранойи, синдром галлюцинирующего уха, бога хомячков в мозгу, на одиночество и неудачную влюблённость, никудышное юридическое образование, свою неопытность и глупость, на мелкие проблемы, преследующие его всю сознательную жизнь. А девушка тем временем всё записывала, и это вынуждало Романа говорить ещё трагичнее и с надрывом.
— Мы поможем, — откликнулся второй врач. — При чём задёшево. Наш девиз: «Зажигаем сердца и воспламеняем мозг», это мы с вами и сделаем. Вырежем воспалённую зону воображения в правом полушарии, — видели баночку? — она выглядит примерно так. Но вам нужно взять всю ответственность на себя, особенно за последствия. Процедура проходит без обезболивающих, мозг буквально горит от боли. А ещё вы больше не сможете мечтать. И постепенно забудете всё, что происходило в прошлой жизни.
— Какова стоимость? — спросил больной.
Доктор рассмеялся.
— Вот это настрой! В вашем случае сорок или сорок пять.
— Гривен? Рублей? Или это в тысячах?
— Сложно сказать наверняка.
Роман достал из кошелька всё содержимое: небрежно смятые купюры, свою визитку, банковскую карту с нулевым балансом, доллар на удачу и серую антикварную пуговицу, доставшуюся ему от деда.

— Подпишите, — миловидная сотрудница разложила на стол необходимые документы, а юноша везде поставил подпись, даже не вчитываясь.
Потом его уложили в прибор, настроив клешни таким образом, что одна упиралась в височную часть головы, а другая — куда-то в затылок. Запястья с икрами крепко пристегнули к койке. Свет в комнате потух, машина страшно заревела. Роман стиснул веки, почувствовав, что есть третий отросток, и сейчас его приставляют к правому, взбесившемуся от иллюзий, глазу. «Прощай», — прошептал он сам себе, а в следующую минуту взвыл от боли. Девушка пикнула из сочувствия, но быстро пришла в себя. Последняя мечта испытуемого была о том, чтобы всё закончилось побыстрее.

В кафе приглушенно играла популярная нынче музыка, на столиках красиво выплясывали солнечные зайчики. Шел снег. Немолодая женщина с мощным вокалом делилась чувствами с миром. Двое мужчин, бритый и нет, ждали пока принесут десерт, беседуя, точно старые друзья.
— Ну что, док. Сегодня последний день реабилитации. Утром, наверное, вас не вспомню.
— Память правда стирается?
— Частями. Сначала уходят подробности, а за ними — весь образ целиком. От Ани к теперешнему моменту осталось только имя и привкус яблочного пирога во рту.
Терапевт жадно наколол на вилку обжаренную спаржу и отвёл взгляд, на синюю бабочку капнуло немного масла. Механическое глазное яблоко Романа ещё не синхронизировалось полностью, а потому иногда задерживалось на предметах на пару секунд больше, чем требовалось.
— А что они сделали с удалённым кусочком?
— Оставили себе на исследования. Говорят, есть люди, которые не против побыть пиратами. Так что, когда-нибудь моё воображение внедрят кому-то другому.
— Удивительно.
— И не говорите. В среду у меня собеседование в крупной фирме, снова начну жить полной жизнью.
— Это какой?
— Ну, как у всех остальных. Работа, дом, пикники по выходным. Без ящеров, розовых бинтов, пещеры вместо квартиры. Без девушки-русалки и мошек во фраках.

Сказав это, Рома ощутил, как что-то невыносимо обычное и оттого долгожданное забилось у него в животе, пробуждаясь, что-то точное и понятное натянулось в душе логической тетивой, а потом перевернулось, кувыркнулось, прочитало формулу, и снизошло стереотипами и предвзятостью. Существование больше не было непредсказуемой сказкой, а являлось скорее отчаянной борьбой за победу, с правилами и законами о том, как эти правила нарушать. Любое напряжение встречалось с трепетом, препятствие — с силой к его преодолению.

Юноша сытно рыгнул: ему было отведено ещё сорок-сорок пять лет непримечательной повседневности.