Город П.

В город П. я неизменно приезжаю болеть. Слушать крики сов, выжигать волосы под безжалостным солнцем, вытаптывать старые, забытые уже тропы. И всё это — болея. Получаю подтверждение того, что мы оба — я и город — в очередной раз переоделись, изменились, но всё равно узнаём друг друга без труда. Думается мне здесь зачастую о прошлом. Таком, которое больше никогда не повторится, и о том прошлом, которое когда-то казалось будущим — обязательным, несокрушимым — но так и не произошло.

Первая ночь в П.: малина в белой с красными кругами миске, изматывающая духота тесной комнаты с выцветшими обоями. Снится кончина моей школьной подруги. Слегка безумная в жизни, во сне, она вызывает такие же нелепые по содержанию мысли и после своей вымышленной смерти. Ну и славно, думаю. Ничего страшного, кажется мне. Никогда подруга не предстанет передо мной другой. Переодевшейся, изменившейся. Такой, которой я буду не нужна. Не случится внезапной встречи (нужно ли с ней здороваться после всех этих лет?), не придётся застать её когда-то утомлённой, бледной (знаешь, я ведь спешу!), может даже старой (а ты так и не переехала?), говорящей чужим мне голосом, показывающей пальцем на хорошенького дикого мальчика на детской площадке (это мой сын). Отныне только в воспоминаниях, решаю. В целости и сохранности.

Люди здесь безрассудные, бесстыдные. Лицо они закрывают редко, а ведь за последний год встретить в магазине носогубную складку, губы, подбородок (здравствуйте) — почти в диковинку*. В Киеве даже на рекламе женщины все в масках. Помада, наверное, нужна очень стойкая, красная (это как с нижним бельём — для уверенности), либо без неё вовсе. Есть в отсутствии маски что-то вызывающее. А в тех, кому стоило бы её надеть, но кто сделает это исключительно под прямой угрозой штрафа или физической расправы, — что-то от эксгибиционистов. Он вошёл в автобус. Проехав несколько станций, чтобы собрать побольше публики, ногами сровнялся с линией передней двери, и распахнул плащ. Публика ни на секунду не оторвалась от смартфонов, электронных книг, окон. Тогда он пошел дальше — и резким движением сорвал маску. Теперь его моментально наградили парой неодобрительных гримас; водитель, намекая, прокашлялся; молодой человек рядом, всюду распылявший антисептик, будто он — газонная поливалка, даже испугался. Запрос эксцентричного господина удовлетворён.

Люди здесь сожгли дерево, тень от которого часто смешивалась, сливалась с моей. Дерево росло в совсем безлюдном месте, и ничего особенного в нём не было. Рост средний, окрас типично зелёный к лету и приглушенно-жёлтый осенью, корни удобны для сидения, крона пышная, шелестящая, шуршащая, когда соберёт на себе достаточно пчёл и стрекоз. Недалеко от безлюдного места появился недостроенный частный дом — какой-то невразумительный, разухабистый. Больше там нет ничего — лишь чужой огород с капустой и морковью, другие деревья, высокая трава, тысячелистник, столистник и задорная лужайка из безлистников (эти отличить проще всего), бетонные стены кое-где по периметру, кусты. Ничего нет там, и ничего не остаётся тут, кроме как обвинить во всём новый дом. Тебе не рады! Весь он дырявый, неопрятный, с кривоватой крышей, и не нравится мне, даже если ни в чём не виноват. От дерева, с которым, признаюсь, нас связывало в том числе несколько разговоров по душам, остался лишь выжженный раненый ствол с одной веткой. За высохший кончик небо держит эту ветку над мёртвым телом, словно показывая: здесь. Здесь было совершено убийство, преступление против природы, здесь то, что прежде считывалось как будущее — незыблемое, безмятежное — снова не произойдёт.

На некоторые вопросы невозможно ответить единожды, раз и навсегда утвердив свой выбор. Прописать на обратной стороне облаков «да»: в горе, в радости. Скрепить с кем-то что-то где-то. Чушь! Но сейчас мне нужно определиться. Решить для себя, как дальше, чтобы освободить голову и заниматься чем-то другим. Решить, люблю ли я. А если захочется прописать «да» — в раздутую голубую полусферу бросить своё озарение, совой бесстыдно закричать туда «да-да-да!» — то кого и что? На что ты готова ради любви, если речь не только о действии, но и о бездействии тоже? Голого чувства, как вижу теперь, недостаточно. Оно как скелет: любовь объединяет все члены вместе, создавая целое; любовь держит и поддерживает; вначале она гибкая, мягкая, словно кость ребёнка, а с годами и падать страшно — потом не срастётся. Да и что есть скелет без живой тёплой плоти на нём, без мяса, жира, мышц, без подушечек пальцев, прикосновений которых желаешь и ждёшь?

Желаешь и ждёшь от кого?

^{_{* речь про период пандемии covid19}}