В кофейне поблизости

В кофейне поблизости работает девушка дикой красоты. «Дикой» потому что так и хочется увидеть её где-то в полях, мчащейся на золотогривом жеребце с идеальной бархатной кожей, или смело рассекающей воздух на алом параплане, который, свободно плывя по воздушным потокам, будто оставляет полосочку из поцелуев на небе, да и вообще, кажется, она вот-вот побежит лазить по деревьям, и весёлой мартышкой обязательно светится с ветки, чтобы во весь рот тебе улыбнуться. Столько в ней энергии, жизни! В том, какой напор вкладывает девушка в своё игривое «А цукерочку? А десертик?». У неё широкое открытое лицо, гладкое и сияющее как блюдце. Черты выраженные, будто кто рисовал эти глаза и нос особенно нажимая на карандаш. Чуть-чуть растушевывая получившееся в области скул. С высоты своего роста, полёта, своей ребяческой неуёмности (вам точно не до солоденького? Цепкой рукой она хватает терминал, будто за вымпелом тянется, чтобы победоносно водрузить его на корабль. Выдвигаемся! Сімдесят!), с вершин своей неуёмности, за которую тут же желаешь с ней подружиться, она смотрит на меня. На обычного любителя кофе, приходящего сюда и готового здорово переплатить, чтобы поглазеть на бариста.

Кофейня находится на T-образном перекрёстке, ровно посередине шляпки, без которой Т не была бы собой. Выглядит это так -.- Раньше я никогда не останавливалась здесь, потому что спешила то домой, то по делам далеко в город. Дорога многолюдная, знойным летом ещё и невыносимо жаркая (где хуже — в пустыне или на местности, залитой асфальтом, со струящейся горячей дымкой поверх?) Но теперь нигде меня в срочном порядке не ждут. А если ждут — не пишут, если пишут — отвечать сразу вовсе необязательно, а если всё-таки ответить — всегда можно отправить ленивое протяжное «приииив-ет», потому что, как и в пустыне, летом превращаешься тут в черепаху. Слова, точно воду, иногда лучше сэкономить, отложить, пока не появится кто-то, на кого действительно драгоценных запасов будет не жаль. «Вы красивы безумно», — собираюсь потратить пару глотков на девушку, но «вы» предательски застревает в горле. Не протолкнуть его дальше. Как собаку, которая отказывается гулять, сколько за поводок не тяни. «Выы…чером будет дождь», — сообщаю ей неправду, с облегчением кладу на алтарь её красоты лживую сводку погоды, рассказывая о грозе, о выдуманных ливнях, омывающих сухую землю, а она кивает, будто во всё это верит, вероятно, будет страшный гром, соглашается.

С плетёных кресел на импровизированной веранде -.- хорошо видно весь путь | до метро. Затоптан невероятно, кого здесь только не было — толпы продавливают землю ежедневно, а ещё ежи, собаки, крысы с ползущими за ними хвостиками, толстенный енот. На этой дороге шайка бандитов однажды украла мою электронную книгу, в другой день они покушались на пустой контейнер от рабочего обеда, тут я много раз тащила в дом тяжелый ноутбук или пакеты с продуктами, я порхала довольная утром, спокойная днём, широкими шагами шла куда нужно, точно к назначенному времени, бежала на уроки фортепиано с папкой нот подмышкой, возвращалась с цветами, брела обратно вдохновлённая или в слезах, слушала, как ставший родным голос читает украинские новеллы, будто колыбельную поёт, ползла уставшая, почти летела на зонтике от сильной бури. Но сейчас на улице что-то переменилось. Что-то, что нельзя уловить глазом зеваки, бесцельно проплывающего мимо. Это способен различить только тот взгляд, что день изо дня прилипал к стенам просыпающихся по графику многоэтажек, и уже успел выучить, как в них расположены окна и где застеклены балконы, взгляд, который попадал в ловушку иных трещинок на дороге, спотыкался о ноги прохожих, хвосты пробегающих, клювы и крылья снующие тут и там возле булочных. Взор, знающий эти кирпичи, стены, вывески на домах и то, насколько там стёрлись, истончились буквы, то, какие кусты, цветы растут на клумбах, и когда они закрывают головки, слепо готовясь к ночи, такие глаза должны были часто подмечать, как разрастаются к вечеру тени, наползая друг на друга, остужая прогретый асфальт, чувствуя, что ничто уж им не помешает распространить тьму. Только с такой подготовкой изменения можно заметить. Как если бы кто-то сдвинул каждый дом, школу, ларёк, банк, все деревья, лавочки, камешки на пару сантиметров левее или правее, а потом вернул обратно. Но вернул не с той точностью, которой требовала подобная затея, и поэтому остался зазор, зазор в несколько миллиметров между тем, как было до сдвига, и как стало после. И вот это несоответствие, тайная погрешность, которую удастся разглядеть лишь при должной подготовке, делает улицу не такой уж привычной, в чём-то изменившейся. Обновлённой. Будто в ней снова появилось очарование, погребённое ранее под пылью, грязью, рутиной, будто мы только-только познакомились. Да, даже тени теперь прощаются со своими объектами не с такой быстротой и беспечностью, и скользят на пару миллиметров уклоняясь от приевшегося маршрута. Буквы на вывесках стали стройнее, строже, трещины совершенно сдвинулись, зажили задорно на других участках, мешая уже другим людям, сея у себя на животах маленькие ромашки вместо сорняков. Значит, уже не на этом пути выскакивали из полных пакетов яблоки и картошка, не на этом месте разлетались по проезжей части ноты, уносились вдаль отдельные лепестки герберы, гортензий, словно ветер причёсывал их, убирая лишнее, не совсем здесь пелась колыбельная, воровалась книга, вздымался и трепетал вывернутый зонт.

Сегодня на веранде, сидя в плетёном кресле, потягивая вкуснейший кофе, я чувствую некоторое умиротворение. Внутреннее разрешение небывалой редкости хотя бы ненадолго освободиться, что-то забыть, вздремнуть, не ответить, отдохнуть.