Улицы тянутся как надоевшие доводы

Лицо моё в этот момент угрюмо и, наверное, непривлекательно. Я создаю грохот в подъезде, с расстояния пары шагов бросая окурок в металлическую баночку от оливок, и хлопая дверью. Баночка падает на пол — последнее ложе для умирающих и хрипящих тут снежинок, которым никто даже не пытался оказать помощь — баночку тошнит сигаретами: сломанными, невкусными, бледными, скуренными, одноногими, пустыми. Ну и грязь ты тут развела! Лицо моё злобно что-то бормочет. Так седая и одинокая старушка, для которой всё стало слишком дорого (ни денег, ни времени в кармане) собирает с асфальта рассыпавшиеся во все стороны апельсины. Со сморщенной тонкой шкуркой. Боморчется стихотворение Томаса Элиота.

улицы тянутся как надоевшие доводы коварно крадутся от дома к дому ведут к проклятому вопросу ох не спрашивайте какому

Улицы тянутся как надоевшие доводы. Большим пальцем кто-то проводит по небесной зубной щётке, будто брынчит им на гитаре, и со щетинок отлетают вниз белые брызги. Снег. Без фтора, сульфатов, совсем немного обогащён кальцием. Такая у нас теперь зима — не то что раньше. Всё не то. Меня это раздражает. Отвлекись на минуту от поиска занятий, на денёк заболей или приляг, и тут же они — банальщина, быт, рутина. Или того хуже — работа. Мало вещей утомительны настолько же, как обязательства, выполнять которые желания нет. Издевательство. Хочется подбежать к той идиотской бабушке с первого абзаца, и со всей дури топтать её паршивые апельсины — так-то вам! — пиная то, что от них осталось. Раздавленные тонкие шкурки. Размазать по земле всё, кроме сияющего чистого стихотворения Томаса Элиота.

и в самом деле есть еще время туману желтому красться вдоль домов почесывая спину о выступы углов есть еще время есть еще время для встречи новых лиц создать себе лицо есть время и убить и вновь создать есть время для трудов и дней тех рук что пред тобой вопрос на стол роняют час для вас и час для нас и час для тысячи шатаний

А затем уничтожить и его.